Недочитанный Муравьев

Двухсотлетие со дня рождения Н.Н. МУРАВЬЁВА-АМУРСКОГО 23 августа 2009 года, достойное внимания, как бы сказали ранее, "всей прогрессивной общественности", заблаговременно учли в Хабаровском крае. Ещё в 2006-м вышло постановление губернатора с длинноватым, но полезным для дела названием "Об основных мероприятиях по подготовке и празднованию 200-летия со дня рождения выдающегося государственного деятеля России, генерал-губернатора Восточной Сибири графа Н.Н. Муравьёва-Амурского и 400-летия со дня рождения выдающегося русского землепроходца, исследователя Дальнего Востока России Е.П. Хабарова". Весной нынешнего года оно было дополнено отдельным, "именным" распоряжением краевого правительства "О проведении краевых мероприятий, посвящённых 200-летию со дня рождения Н.Н. Муравьёва-Амурского...". И всё это хорошо.

Плохо - нет чего-либо схожего в Приморском крае и в Амурской области. Должно быть, специфика территорий. Или власти. Впрочем, что взять с Амурской области - дальневосточного, а может, и общероссийского рекордсмена по губернаторской чехарде! Но именно в Приморском крае, на полуострове его имени, во владивостокской земле покоится поспешно перенесённый прах этого незаурядного человека. У хабаровчан-то всего - воссозданный памятник да восстановленное именование улицы.

Ещё хуже - никакого продуманно и скоординированно общего действия - всем бы Дальним Востоком. Да ещё и с Восточной Сибирью. По законному генерал-губернаторскому масштабу. Уж тем более - по весу личности и значимости деятельности. Только-то - самостийное автопутешествие иркутских учёных до Владивостока под флагом Русского географического общества.

Ему и в своём веке не очень-то ладилось. При всей очевидности вполне блестящей карьеры. Генерал-губернатор в Российской империи - особа не только приближённая к самому государю-императору, но и тот, кому позволено попререкаться со всесильными министрами. Даже с таким очень опасным, как министр "иностранных дел в России" НЕССЕЛЬРОДЕ. А всё, что сделал Н.Н. Муравьёв-Амурский для Отечества на Дальнем Востоке, было строго против воли и целей оного.

Вот и отметим муравьёвскую, и не без риска для служебного положения, стойкость и последовательность в отстаивании государственно-экономических интересов родной страны.

Муравьёву, особенно до того, как он стал Амурским, а догнав, наконец, титулом собственную жену, - и графом, был ведом самый тяжкий из трудов для государственного деятеля - честного приобретения. Занятие - раздавать накопления предков, мотовство вообще, куда легковеснее.

Должно быть, это у него было в генотипе. От обширного и беспокойного умом и совестью, сродни Бестужевым, рода Муравьёвых, в котором бездумный служака "Муравьёв-вешатель", специалист по подавлению "террористов" 19-го века, был не правилом, а полнейшим исключением. И куда более свойственно наличие политических вольнодумцев, включая родного дядю-декабриста. А это подразумевает наличие многих похвальных человеческих качеств.

Но, прежде всего, в точном соответствии с традициями рода - он был храбр. Храбрость - слово и понятие из древнерусских. И с самого начала - без включения в себя безрассудства. Но с подразумеванием искреннего и осознанного служения глубоким, великим целям. "За други своя!" И тут не самое важное рана в боях и подхваченная в походах тяжёлая болезнь, малярия, полученные Муравьёвым ещё в молодости. Самая трудная из храбростей, как тогда, так и ныне, - служебная. А её Муравьёву довелось проявить не раз. Отстаивая не себя, не карьеру - цель и дело, достойные риска и самоотверженности.

На его участке Закавказской линии наступила тишина - горцы вскоре "замирились". Сколько непогибших с обеих сторон! Ещё в 1846-47 годах первым из российских губернаторов, будучи, в частности, тульским, он выступил за отмену крепостного права. И сподобил тульских помещиков, во имя развития страны, обратиться к императору с таким письмом. А в Сибири высоко оценил подвижничество и вклад ссыльных декабристов, кого не побоялся приветить у себя в доме и всячески поддержать. За совокупность чего, кроме потока доносов, неизбежно заполучил и спокойно проносил, не оправдываясь и не кланяясь различным Марьям Алексевнам, заушное прозвище, политический ярлык "красного губернатора". Парадокс, кстати, заключался в том, что "красный" в русском языке, в народном обиходе, значило и "лучший". Таковым Муравьёв и был. Возможно, и посмеивался над своими врагами. Терпеть не мог казнокрадов и бюрократию не жаловал. И совершенно не набивал своей мошны. При всей мощи "административного ресурса". При абсолютной возможности умело распорядиться "финансовыми потоками", начиная с добычи золота и серебра, которую в Забайкалье все причастные разворовывали поголовно.

Дважды, предвидя бесплатность сыра в мышеловке и вред Отечеству, отбросил ползучие американские предложения. Одно - заселить Нижний Амур их фермерами и организовать судоходство по нему. Другое - создать свою "Амурскую компанейскую железную дорогу" с прокладкой путей от Иркутска до Читы и далее к океану. Всего лишь под залог сибирских несметных богатств. А какие бы взятки пошли! Какие "откаты"!..

Заметим: губернаторами были его дед и отец. Потомственный губернатор! А заискивать в придворных кругах, прекрасно зная выгоду гибкой спины и покорных мозгов, так и не стал. Ещё и не боялся (кто и что подумает!), отбрасывая сословность, обращаться к соратникам в самые торжественные минуты: "Товарищи!..". Как Петр Первый перед Полтавой.

И не по-дворянски был дорожно вынослив. По свидетельским подсчётам М.И.Венюкова, за время своего восточно-сибирского генерал-губернаторства наколесил в служебных поездках добрых сто двадцать тысяч вёрст. Сродни троекратному путешествию вокруг света! И впрямь, как назвал его другой современник, В.А. Римский-Корсаков, - "походный человек". Всё - без вертолётов, роскошных номеров, сверкающих джипов, барских застолий, обширной челяди, разбухания нижней губы.

Будучи боевым офицером, подарил России в бездарно проигранной Крымской войне единственную яркую победу - оборону Петропавловска-Камчатского.

А что - мы? Всё по Пушкину - "покорно рабской моде"!

Вначале, путаясь в Муравьёвых, как средь трёх берёз, отбросили его в ряды "царских сатрапов". Теперь исправляемся - ах, какой генерал-губернатор! Даровитый. Выдающийся. Незабвенный. Отец родной Айгуньского договора, Амурских сплавов, заселения, станиц и военных постов. Вообще бы не состоялось присоединие Приамурского края, кабы провидение не послало нам именно его. И с особым усердием всего лишь переиздаём столетней давности труды Ивана Барсукова, его первого биографа, зажатого в тиски своей эпохи, отчего и сам историк честно назвал их "материалами для биографии".

Но кто же мешает помыслить нам самим? Собрав силы хотя бы на юбилейную конференцию - "Муравьёвский век на Амуре"! Как пролог к глубоким исследованиям и общему труду историков. С преодолением узко конторских интересов и историко-ведомственных самолюбий.

Невезение Муравьёва затянулось.

Именно оно завершало дальневосточную пору в его судьбе. Как известно, ещё до Айгуньского трактата, в 1855 году Путятиным был подписан Симодский трактат с разграничением Курил между Россией и Японией. В последний год своей службы Муравьёв-Амурский отправился в Японию договориться теперь и о границе между Сахалином и Хоккайдо по проливу Лаперуза. Японская сторона категорически отказалась. И можно сегодня не удивляться как бы вдруг возникшим претензиям японских политиков и на Сахалин. Дело осталось незавершённым. Ему, опытнейшему государственному деятелю, было понятно, чем это грозит в будущем. Предвидел он, к сожалению, и сдачу Русской Америки, полагая, что лучше всего не распыляться, сосредоточившись на освоении новоприсоединённых земель. С учётом всех трудностей и очевидной ему недостаточности на этот счёт правительственных усилий и решений.

Отбиваясь от железнодорожно-сладкоголосых сирен из Америки, он представил Николаю Первому докладную записку с предложением широкого строительства в Сибири "чугунных" дорог и прежде всего - от Волги до Байкала. Будущего Транссиба. Тогда идея была отложена, благо - все-таки реализована позже.

Настаивал он и на образовании нового генерал-губернаторства. Из Иркутска новым краем не науправляешься. Дело ограничилось учреждением лишь областей - Амурской с Благовещенском и Приморской с Николаевском.

С появлением царя-либерала и новой администрации такой крупный и думающий деятель, как Муравьёв-Амурский, стал самым очевидным образом не нужен. Пора трудных, героических приобретений сменилась эпохой слабомысленного отступления и странных раздач. Не без личной выгоды для их организаторов. Последовало назначение в Государственный Совет - в "отстойник", где можно было и вообще лишний раз не появляться. За этим как бы повышением последовало и нравственно неизбежное изгнание. Вытуривание кому-либо неугодных всегда было хорошо поставленным процессом в нашей стране. Нет, тебя не уволят - уйдёшь по собственному желанию. По такому-то желанию и съехал в Париж Н.Н. Муравьёв-Амурский.

О последнем, французском периоде жизни Муравьёва-Амурского известно очень мало. Но везением такое беспросветное удаление от земли, где тебя помнят и ценят, не назовёшь. Пусть и Париж, а чужбина.

И ещё больше не повезло его праху.

Он умер в 1881 году семидесяти двух лет. Там же, в Париже, где никому был не нужен, кроме его самоотверженной жены. Едва известие о кончине дошло до Петербурга, его преданные соратники, кто ежегодно собирался здесь на "Амурские обеды", провели панихиду. Тогда же решили обратиться к вдове с просьбой о захоронении Муравьёва-Амурского в родной ему амурской земле с установкой достойного памятника. Та охотно согласилась и временно, пока суть да дело, похоронила в семейном склепе Де Ришемонов в Париже. Ключевым моментом стал памятник.

История его появления и установки - доподлинно целая история. Её начинал генерал-губернатор Восточной Сибири АНУЧИН. Местом мыслился Благовещенск. И основные средства собрали именно амурчане. В итоге всё определилось волей первого приамурского генерал-губернатора, борона КОРФА. В 1891 году памятник был установлен в Хабаровске. С перезахоронением дело затянулось. И к открытию самого памятника никак не было приурочено.

А со смертью вдовы и прах Н.Н. Муравьёва-Амурского был выдворен из склепа в отдельное захоронение. Позже, строго по капитализму, столь тяготеющему к "уплотнительной" застройке исторических городов, подошёл час сноса старого кладбища. Де Ришемоны откочевали на юг Франции, в родовые земли. Останки Муравьёва-Амурского могли быть отправлены на родину. Или на свалку. А поскольку это вам не Деникин или Каппель, на почётное Донское кладбище опальный граф претендовать не мог.

Оставалась местная власть. И тут, пока хабаровчане с полным увлечением воссоздавали порушенный в двадцатые годы памятник, свой исторический рывок сделала администрация Приморского края. Состоялось пышное перезахоронение на владивостокском взгорке. И наступила долгая тишина с неизбежным запустением вновь никому не нужной могилы. А ныне и того хуже - пошли разговоры о застройке на этом месте. Как водится, кому-то хочется выгоды...

Вот такое двухсотлетие выпало Н.Н. Муравьёву-Амурскому - "амурскому графу" и действительно выдающемуся историческому и государственному деятелю России, не заслужившему у неё такой затяжной немилости. Может быть, прав один из дальневосточных краеведов, с горечью предложивший сжечь его прах и пепел развеять над Амуром. Больше смысла будет.